ЧЕ́ШСКИЙ ЯЗЫ́К

ЧЕ́ШСКИЙ ЯЗЫ́К, язык че­хов. Офиц. язык Чеш. Рес­пуб­ли­ки. Рас­про­ст­ра­нён на тер­ри­то­рии ис­то­рич. зе­мель Че­хии и Мо­ра­вии (вклю­чая мо­рав­скую часть Си­ле­зии). Так­же в раз­ной ме­ре ис­поль­зу­ет­ся в Сло­ва­кии, Поль­ше, Ру­мы­нии, Хор­ва­тии, на Ук­раи­не, в Мол­да­вии, Рос­сии, Ка­зах­ста­не, кро­ме того – в Ав­ст­рии, Гер­ма­нии, во Фран­ции, Бель­гии, США, Ка­на­де, Ар­ген­ти­не и Ав­ст­ра­лии. Об­щее чис­ло го­во­ря­щих ок. 9,7 млн. чел. (1-я пол. 2010-х гг., оцен­ка), в т. ч. в Чеш. Рес­пуб­ли­ке Ч. я. в ка­че­ст­ве род­но­го вла­де­ют 9,526 млн. чел. (из них 108 тыс. чел. на­зва­ли род­ной язык мо­рав­ским; 2011, пе­ре­пись); в др. стра­нах на Ч. я. го­во­рят ок. 240 тыс. чел., в ча­ст­но­сти в Сло­ва­кии 35 тыс. чел. (2011, пе­ре­пись), Хор­ва­тии 6,3 тыс. чел. (2011, пе­ре­пись), Ру­мы­нии 2,2 тыс. чел. (2011, пе­ре­пись), Рос­сии 13 тыс. чел. (2010, пе­ре­пись), Гер­ма­нии 50 тыс. чел. (2014, оцен­ка), США 55 тыс. чел. (2008, оцен­ка), Ка­на­де 22 тыс. чел. (2011, пе­ре­пись), Ав­ст­ра­лии 14 тыс. чел. (2001, пе­ре­пись).

Ч. я. от­но­сит­ся к зап. сла­вян­ским язы­кам. Вы­де­ля­ют­ся соб­ст­вен­но чеш. диа­лек­ты, т. е. диа­лек­ты Че­хии (4 груп­пы: сред­не­чеш­ские), сев.-вост., юго-зап. и юго-вост.] и 3 груп­пы диа­лек­тов Мо­ра­вии [цен­траль­но­мо­рав­ские («га­нац­кие»), се­вер­но-мо­рав­ские (си­лез­ские, «ляш­ские») и вост.-мо­рав­ские (мо­рав­ско-сло­вац­кие)]. В ре­зуль­та­те ин­те­гра­ции соб­ст­вен­но чеш. диа­лек­тов во 2-й пол. 18 – 19 вв. сло­жил­ся оби­ход­но-разг. Ч. я. (obecná čeština), раз­вив­ший­ся на тер­ри­то­рии Че­хии в об­ще­на­род­ную суб­стан­дарт­ную фор­му Ч. я. Об­ла­ст­ные ин­тер­диа­лек­ты сло­жи­лись так­же в Центр., Вост. и Сев. Мо­ра­вии (мо­рав­ской Си­ле­зии).

Чешский алфавит.

Ха­рак­тер­ные чер­ты фо­не­тич. сис­те­мы Ч. я. [фик­си­ров. ди­на­мич. уда­ре­ние на 1-м сло­ге сло­ва; не за­ви­ся­щее от уда­ре­ния про­ти­во­пос­тав­ле­ние глас­ных по крат­ко­сти-дол­го­те (кро­ме го­во­ров Сев. Мо­ра­вии); на­ли­чие сло­го­об­ра­зую­щих со­нор­ных , ; раз­ви­тие и со­хра­не­ние дро­жа­ще-ши­пя­ще­го со­глас­но­го ř; на б. ч. тер­ри­то­рии со­кра­ще­ние чис­ла пар со­глас­ных, про­ти­во­пос­тав­лен­ных по твёр­до­сти-мяг­ко­сти, до трёх (t – t’, d – d’, n – n’)] по­зво­ля­ют от­не­сти его к язы­кам во­ка­лич. ти­па.

Ч. я. – флек­тив­но-син­те­тич. язык (см. Флек­тив­ные язы­ки, Син­те­ти­че­ские язы­ки) с эле­мен­та­ми ана­ли­тиз­ма в спря­же­нии гла­го­ла [фор­мы буд. вр. – budu zvát, прош. вр. – (po)zval jsem, со­сла­гат. на­кло­не­ния – (po)zval bych и стра­дат. за­ло­га – jsem (po)zván]. От­ли­чит. осо­бен­но­сти имен­но­го сло­во­из­ме­не­ния: зна­чит. диф­фе­рен­циа­ция ти­пов скло­не­ния су­ще­ст­ви­тель­ных с ос­но­вой, окан­чи­ваю­щей­ся на твёр­дый и мяг­кий (в т. ч. на ис­то­ри­че­ски мяг­кий) со­глас­ный, при су­ще­ст­вен­ной ро­ли че­ре­до­ва­ний в ос­но­ве у су­ще­ст­ви­тель­ных с ос­новой на твёр­дый и силь­ной омо­ни­мии разл. па­деж­ных форм гл. обр. у су­ще­ст­ви­тель­ных с ос­но­вой на мяг­кий (им. п. ед. ч. ulička – род. п. ед. ч., им. и вин. п. мн. ч. uličky, дат. и ме­ст­ный п. ед. ч. uličce; им. и род. п. ед. ч., им. и вин. п. мн. ч. ulice, дат., вин. и ме­ст­ный п. ед. ч. ulici и т. п.); раз­ви­тие у су­ще­ст­ви­тель­ных муж. ро­да оду­шев­лён­но­сти-не­оду­шев­лён­но­сти ка­те­го­рии, вы­ра­жаю­щей­ся мор­фо­ло­ги­че­ски пре­ж­де все­го в фор­мах вин. п. ед. ч. и им. п. мн. ч., а так­же син­так­си­че­ски в со­гла­суе­мых с ни­ми фор­мах при­ла­га­тель­ных, ме­сто­име­ний и гла­го­лов (ср. mám milovaného bratra / plyšo­vého tygra, to byli moji milovaní bratři / plyšoví tygři – mám nový svetr, to byly moje nové svetry); ог­ра­ни­чен­ное об­ра­зова­ние и упот­реб­ле­ние крат­ких (имен­ных) форм ка­чествен­ных при­ла­га­тель­ных при осо­бом скло­не­нии при­тя­жат. при­ла­га­тель­ных (в лит. Ч. я. с со­хра­не­ни­ем крат­ких форм так­же в боль­шин­ст­ве косв. па­де­жей ед. ч.: им. п. муж. ро­да otcův, matčin – род. п. муж. ро­да otcova, matčina, дат. п. муж. ро­да otcovu, matčinu, ме­ст­ный п. муж. ро­да otcově, matčině). Лич­ные ме­сто­име­ния име­ют пол­ные и крат­кие (энк­ли­тич.; см. Кли­ти­ка) фор­мы.

Чер­ты фор­ми­ро­вав­ше­го­ся с 9 в. Ч. я. от­ра­жа­ют па­мят­ни­ки ста­ро­сла­вян­ско­го язы­ка и цер­ков­но­сла­вян­ско­го язы­ка, свя­зан­ные с тер­ри­то­ри­ей Мо­ра­вии и Че­хии (Ки­ев­ские ли­ст­ки 10 в., Праж­ские от­рыв­ки 11 в. и др.), а так­же отд. сло­ва и глос­сы в лат. тек­стах. Пер­вая за­пись связ­ной чеш. фра­зы – глос­са нач. 13 в. в гра­мо­те об уч­ре­ж­де­нии Ли­то­мер­жиц­ко­го ка­пи­ту­ла. Др.-чеш. язык 14–15 вв. хо­ро­шо до­ку­мен­ти­ро­ван мно­го­числ. ру­ко­пис­ны­ми па­мят­ни­ка­ми раз­но­об­раз­ных жан­ров, а с 16 в. пред­став­лен зна­чит. ко­ли­че­ст­вом пе­чат­ных книг. Его лит. нор­ма за­кре­п­ле­на в грам­ма­ти­ках (наи­бо­лее ран­няя напечатана в 1533). Эта­ло­ном «вы­со­кой» нор­мы 16 в. стал язык про­тес­тант­ской Кра­лиц­кой Биб­лии (из­да­на в 1576–94). В 17 в., по­сле по­ра­же­ния чеш. про­тес­тан­тов в бит­ве у Бе­лой Го­ры (1620), тра­ди­ции язы­ка Кра­лиц­кой Биб­лии про­дол­жа­ли в осн. пи­са­те­ли-эмиг­ран­ты. Нор­ма же язы­ка ка­то­лич. лит-ры в са­мой Че­хии ока­за­лась при­бли­же­на к жи­вой ре­чи, что дея­те­ли чеш. нац. воз­ро­ж­де­ния в кон. 18 – нач. 19 вв. рас­це­ни­ли как упа­док. Аль­тер­на­ти­вой это­му со­стоя­нию стал воз­врат к «вы­со­кой» нор­ме 16 в. Её ко­ди­фи­ка­ция для но­вой эпо­хи, осу­ще­ст­в­лён­ная Й. Доб­ров­ским («Ausführ­liches Lehrgebäude der böh­mi­schen Spra­che...», 1809), до­пол­нен­ная, осо­бен­но в об­лас­ти лек­си­ко­гра­фии, пред­ста­ви­те­ля­ми млад­ше­го по­ко­ле­ния чеш. ин­тел­ли­ген­ции [в пер­вую оче­редь Й. Юнг­ма­ном («Slovní kčesko-němec­ký», 1835–39)], от­ве­ча­ла так­же идее соз­да­ния лит. Ч. я. в ду­хе чеш­ско-сло­вац­кой и, ши­ре, слав. язы­ко­вой вза­им­но­сти. Из­на­чаль­но при­су­щая этой ли­те­ра­тур­но-язы­ко­вой про­грам­ме пу­ри­стич. тен­ден­ция (см. Пу­ризм язы­ко­вой) ещё бо­лее уси­ли­лась во 2-й пол. 19 в.

Пе­ре­смотр ко­ди­фи­ка­ции лит. Ч. я., осу­ще­ст­в­лён­ный в 1890-е гг. Я. Ге­бау­эром, за­кре­пил его от­рыв не толь­ко от диал. со­стоя­ния, но и от разг. фор­мы. В 20 в., в свя­зи с рас­ши­ре­ни­ем сфе­ры функ­цио­ни­ро­ва­ния лит. Ч. я. и ак­ти­ви­за­ци­ей его об­ществ. ро­ли, этот от­рыв со­кра­тил­ся в про­цес­се по­сте­пен­ной де­мо­кра­ти­за­ции лит. нор­мы. В 21 в. этот про­цесс про­дол­жа­ет­ся.

Пись­мен­ность на лат. гра­фич. ос­но­ве.